ПРАВА НЕ ДАЮТ,ПРАВА БЕРУТ!

   

Физически ясна мысль о неактуальности "искусства". Гнилой зуб следует вырвать. Стоматология как фашизм. Фашизм как стиль. В искусстве больше нет стиля. Тупые дети читают журнал Cool Girl. Банкиры смотрят порно. Шахтёры онанируют дрелью. Но все они предпочтительней ублюдков, имеющих отношение к искусству. Мало ли кто какой фигнёй занимается. Меня тоже прежде не тошнило в мерзость раскрытых книг. И я обучалась манёврам творчества, рассчитывая поиметь власть. (Лучше с детства копить ножи, пистолеты и деньги. Лучше обучаться Войне.) Удовольствие от процесса, желание самовыражения, приятие невостребованности, незомбированность аудитории - все эти атрибуты так называемого "настоящего художника" всегда были мне чужды.* Меня интересовал результат, эффективность воздействия. Но... если бомба не взорвалась, то кому это нужно? Я без сожаления дистанцируюсь от освоенной области.
    Другие же ведут себя странно. Литература - бестолковый атрибут праздной бабьей жизни, дурная привычка болезненных интеллектуалов. Текст сейчас нисколько не тоталитарен (о чём мечтал попсово-постмодернистский Сорокин). Литература не действенна и не трагична. Диктатура осуществляется более хитрыми методами, более брутальными, и более здоровыми персонажами. (Меняю гениальность на нейтронную бомбу.) Зато сам Сорокин, без сожаления отказавшийся от роли "анти-литератора", прельстясь солидным положением в литературном сообществе (ролью "классика") теперь преуспевающий новый русский писатель, выпускающий собрания сочинений, и читающий лекции в немецких университетах. Что, впрочем, не осуждается мной как "измена идеалам", и будь это производным более глобальной ментальности, даже получило бы моё одобрение. Под более глобальной ментальностью я подразумеваю такое мировоззрение, которое лишено всяческих людских градаций и условностей (типа "хорошо", "плохо"). И используя их лишь в провокационных (и любых других) целях против общества, имеет достаточный иммунитет в виде собственного глобального эгоизма и 100 % индивидуальной (не спровоцированной социумом) системой взглядов, иммунитет, не позволяющий никогда этим градациям и условностям сбивать самого себя с толку.
    Жертвы требуют искусства. Отсчёт утопленников - дело рук патологоанатомов. Почему мы должны дискутировать о чьих-то творческих кризисах? Заберите своих мертвецов! Люди искусства сами создали ту ситуацию, при которой их произведения выполняют лишь декоративно-развлекательную функцию. (С топором, ножом или пистолетом, кстати, подобных функциональных трансформаций не может произойти никогда. Они надёжней.) Искусство полностью коммерциализировано. Не в том смысле, что продажно. (Блядство – тоже искусство!) А в том смысле, что являет собой банальный продукт рынка Системы, и позволяет Системе оценивать себя, т.е. управлять собой.
    Бунт в искусстве всегда поверхностен. Бунт как стиль, а не как сущность. Творческие люди, в сущности, всегда предпочитали борьбе с Властью дистанцированность от неё. В этом очевидна ущербная склонность к подчинению, не в силах признать которую, художники и писателешки усиленно создают иллюзию собственной невовлеченности в работу системы, иллюзию своей отдельности, отчуждённости, претендуя на роль Мерсо, Постороннего. Но им не удается нас обмануть. Разница очевидна. Мерсо совершает Поступок - убивает араба. Ни один художник не убил ни одного "араба". Мерсо убивает его случайно из-за солнца. Художник не убивает сознательно, из-за трусости и вялости души. Он словно не замечает, что наступила Весна. Выглянуло солнце. Солнце. Самое время убивать "арабов". (И всех остальных.) (Пусть всегда будет солнце.) Сублимируя свой "бунт" в специально отведённых вагончиках Системы, "радикальные" художники кокетливо и не опасно, слегка нарушают законы и моральные нормы. Радикальные Акции - апофеоз невозможности совершить настоящий поступок. Их предсказуемый характер и направленность, набор надоевших авторов и нехитрых ритуалов, узкое поле деятельности вполне очевидно очерчивают те границы "воли", "смелости" и "радикализма", дальше которых современное искусство пойти уже не в силах. Навязчивое ощущение границ вообще свойственно современному искусству. Пределы, в которых оно осуществляется, предполагают изначальную немасштабность, карликовость задач. Известные границы, одинаковые способы трактовки, обязательная цензура. В каком-то смысле, выложенное на площади слово "х.." подвергнуто авторами большей цензуре, чем стихи в Букваре для первоклассников. Когда ты можешь публично убить члена правительства (а лучше президента, если постараться), но внутренне цензурируя свои жесты, в результате всего лишь выкладываешь какое-то несчастное матерное (ну и что?) слово, ты расписываешься в собственной несостоятельности относительно своих радикальных концепций. Концептуализм - вообще омерзительный комплекс всевозможных оправданий. Его трусливый душок столь очевиден, направленность его мотиваций столь банальна и человечна, что невозможно предположить, будто авторы его не отдают себе отчёт в вопиющей некачественности, не конкретности, не самодостаточности своих произведений.
    Интересно, что стыд за собственную ничтожность, который у нормального человека имеет своим следствием либо преодоление её, либо желание скрыться, у художника не порождает ни того, ни другого. Художник, напротив, демонстрирует себя в работах, где ничтожность, с одной стороны взята за основу (т.к. других основ нет), а с другой стороны свойство это немыслимо вуалируется, посредством изощреннейших пояснений и интерпретаций. Твари искусства, так много трепящиеся о самовыражении, не способны на эксгибиционистский жест-признание, на самоопределение-саморазоблачение. И эти люди смеют называть себя экстремистами и радикалами? Они позволяют себе утверждать, что оказывают влияние на общественное мнение и политику? Они общественно незначимы и социально безопасны, как старушки и кухарки. Искусство бесполезно, потому что безвредно. Художники, эти внебрачные дети Олега Попова и старухи Шапокляк, эти маленькие насекомые нашего большого звериного царства, эти микробы политики и пупсики идеологии, эти дискредитаторы экстремизма, они занимают места героев и просто функциональных людей в жилищах и СМИ, они заполняют наше пространство и мешают работать, они требуют привилегий и внимания. Они утомляют. Пора поставить их на место, к женщинам на кухню. Пусть они там рисуют и декларируют, пьют и е..тся, как это происходило раньше. Грязная кухня - пространство, соответствующее их масштабу.
    Теперь нам не за что ценить даже лучших из них. Потому что сделавшись абсолютно безопасным и абсолютно бессмысленным, лишившись своей сакральной сущности, даже в самых качественных, в самых изощрённых своих проявлениях, искусство уже не может быть гениально. Оно может быть лишь хорошо сработано.
    Отсутствие подлинных амбиций, воли к власти, лояльность к Системе - все эти обстоятельства усугубили жалкую, комичную роль художника. Выполняя функцию Клоуна (Кулик, Бренер), либо декоратора (Шилов, Глазунов), художник постепенно выпадает из всех общественных прослоек, не только элиты, но и интеллигенции. Рабочий, не говоря о коммерсанте, может взирать на него с пренебрежительной усмешкой превосходства. В будущем, видимо, сравняясь по роли в обществе с домашними животными, художники будут продаваться по ценам беспородных котят.
    Собственно, рефлексировать по поводу искусства тоже становится дурным тоном. Всё более болезненным и маргинальным выглядит убогий бесконечный дискурс о нём, навязываемый различными столь же болезненными и маргинальными изданиями. Всё более неумным, неэстетичным, нездоровым выглядит круг создателей и потребителей этого интеллектуального дерьма. Лидеры этого учёного стада предпринимают отчаянные попытки улучшить ситуацию. Но, несмотря на все усилия, всё очевидней теряют как своё влияние, так и значимость всей своей сферы деятельности вообще. Карнавал уродов подходит к концу. Пьеро-“террорист” рисует свой последний доллар на Малевиче. Его квадрат нынче идеологически равен персидскому ковру на стене советских обывателей. И, собственно, выполняет ту же функцию, являясь знаком комфорта для "продвинутых". Ещё Пьеро неудачно е..т свою жену у памятника такому же ублюдку Пушкину. Но секс так же немоден, как и концептуальный жест. И так же безопасен, потому что, у тех, кто им занимается, мозги в презервативах.
    Кулик-Собака опасен лишь до появления ветеринара. Этот бешенный пёс тоже станет домашним и вялым. Исчерпав фантазию, но не желая сдавать позиции, он всё же продолжает шевеления. Некая галерея пафосно и помпезно представляет его проект, невразумительный и вопиюще бескачественный. Выступая в роли куратора, Кулик представляет работы бестолковых подростков, бесстыдно и бездарно копирующих западные идеи 30-летней давности. Публика (богема) усиленно создаёт иллюзию актуальности происходящего.
    Я не соблазнюсь даже ролью провокатора разрушителя. Да, ну! Это аморфное, неконкурентоспособное сообщество, эта, как говорит Сенди, "одна потная сиамская семья" не провоцирует ни на диалог, ни на отрицание. И чувство брезгливости не позволяет приблизиться. Раньше их можно было обсуждать. Теперь же хочется обойти, как бомжей и прокажённых. Или изолировать в Концлагеря концгалерей Современного искусства, в Освенцим имени Марата Гельмана. И там дать им полную свободу рабства, электрические унитазы и стулья для инсталляций и казней, газовые печи и тюремные робы для смерти и красоты. Из гуманизма, из эстетических соображений, из любви к искусству необходимо подарить им фашизм. Фашизм как стиль. Ведь в фашизме есть стиль. А в искусстве больше нет стиля. Так пусть будет. Может тогда акции их станут по-настоящему экстремальными и красивыми, как утренние расстрелы, а тексты станут чёткими и убийственно ясными, а главное - тоталитарно-неизбежными, как расстрельные списки.
    Но если вы не очень любите искусство, можно и не утруждать себя строительством концентрационных лагерей. Когда-нибудь, уже скоро, они исчезнут естественым образом, вымрут как вид. И тогда на месте их захоронения мы выложим слово "х..", таким образом, продолжив в веках их традицию, или, проявив тем самым почтение усопшим, или, наоборот, обозначив своё к ним отношение, определив так весь пройденный ими путь.
    Впрочем, у нас не будет никаких концепций.
    Просто х..