Звезда демократична, свастика ницшеански аристократична.
Звезда есть некий свет, некая благая экспансия включающая в себя все и ассимилирующая. Лучшее выражение как социализма так и либерализма. Интернационала, коллективизма вообще. Свастика же элитарна. Детерминируя все, она ничего в себя не включает. Свастика есть-НАСТУПАТЕЛЬНАЯ ФОБИЯ. Любая ассимиляция может стать ассимиляцией с обратным вектором. Звезда страдает этим. Критическая масса включенных затемняет ее, топит в слишком человеческом. Свастика чиста и беспощадна. Физическая динамика некой метафизической статики. Звезда телеологична, если рассматривать ее функционально. Она преследует цель. Некая вспышка, креацио, должная собой заполнить все. Раз и навсегда. Свастика бесцельна. Вечная манифестация. Звезда имеет начало и конец. Свастика бесконечна. Звезда оправдывает борьбу из желания уйти после на покой. Свастика это борьба, из холодного осознания вечности всякой борьбы. Преодоление ради преодоления. На обьективном, она есть смена. На субьективном, уверенное, спокойное, переживание смены. Даже если мы будем рассматривать звезду статично, как вечное горение и т.д, все равно нам бросится в глаза ее человечность.
Противостояние утопии должной прийти раз и навсегда, и традиции оперирующей вечностями и циклами, лучше всего выражено в звезде и свастике.
Человек, начитавшийся книжек, говорливый, экспрессивный человек, знающий но не переживший, оказался внезапно вброшенным в иерархию. Тюрьма не дает права строить из себя, рисоваться. В этой стране вечной тантры очень быстро слетают маски и каждый виден. В этом ее справедливость "Без билета здесь даже муха не пролетит". Так говорят местные. Невзирая на слезы, нервы или романтические представления, традиция холодным языком природы и онтологии, зачитает тебе свой приговор. Выдаст билет. То что тогда, на момент процесса казалось мне хаосом, случаем, сейчас, по прошествии 10-ти лет предстало твердой, поступательной, гармоничной, интеграцией в мир иерархии традиционного общества. Из вегетативного, растительного, оседлого мира предопределенности, в космос судьбы и свободы воли.
Современный мир основан, держится на страхе перед смертью. Это его фундамент, базис. Все остальное надстройка. Горстка людей, смотрящая иначе на смерть и имеющая иные ответы на ее вопросы, способны его потрясти.
После моего ареста, в первые месяцы тюрьмы я пребывал в состоянии абсолютного хаоса. Моя прежняя система координат была разрушена, исчезла без следа. Я должен был обрести иную землю и иное небо. Попытка отвоевать свой статус, статус политического,даже путем вскрытия своих вен, закончилась ничем. Следователь принес официальный отказ.
Мысли жужжали как пчелы. Я не знал когда и каким образом это все закончится. Человек который уже продолжительное время был здесь, можно сказать легендарный тогда и там человек, воспитывавший меня, Учащий всем мелочам этого нового мира, сказал мне что, то что со мной происходит это все правильно и хорошо. Саня "Иван". На свободе он был тренером по кикбоксингу. Под два метра ростом, ариец, с атакующей коброй на плече. Абсолютно слажен в своем духовном и физическом развитии.
Для того что бы выжить в этом мире, нужно было сначала умереть. СИ3О усиленного режима. Там меня окружали не понятия а беспредел. Диктатура физической силы, случая и воли к власти. Камера на сорок человек. В ней до 115ти. Прожив 23 года я всегда видел одних людей, которые оставались одними и теми же в течении десятков лет. Здесь же, впервые, человеческие характеры, судьбы, статусы ломались с легкостью спички, каждый день. Люди становились животными. Свободные рабами. Власть произвола с элементами предопределения. Но произвола было много. Люди сильнее меня как по волевым так и по физическим данным, по воле случая претерпевали настолько уничижительные метаморфозы о которых я не имел представления. Люди сильнее меня. Я знал, что впереди много чего будет. Никакой статики. Где же я обрету новое постоянство? Точку опоры в этом хаосе. В традиции все справа налево. Из смерти в жизнь. Не наоборот, как в современном мире. Конечно же, этой точкой, этой стеной на которую можно было опереться, этой новой твердью под ногами - была смерть.
Борьба внутри меня продолжалась несколько месяцев. Борьба, в ожидании метаморфоз. Что со мной будет? Каким я стану? Неужели и я…? Ведь многие из тех что сейчас оказались там, на одном уровне с животными, обьективно были сильнее чем я. Компенсировать слабости проявленного характера, можно было только решив задачу ядра. Непроявленного. Однажды настало то утро, когда взошло мое холодное солнце. Впервые за несколько месяцев я улыбнулся в этот день. Один и от души, а не из комплиментарности. Струна накалявшаяся все это огромное время перегорела наконец то, и лопнула. Истина была мне явлена в своей простоте. Свобода или смерть. Я буду таким как я есть. Субьектом. Субьектом или трупом. Третьего не дано. Я не знал что, где, когда и как будет, каким именно образом я погибну, но я знал итог. Субьект или труп. Это есть мой дуализм. Субьект или обьект, это дуализм рабов. Кожев прав. Ценящие свободу больше чем жизнь, будут свободными. Ценящие жизнь больше чем свободу, или наравне, рабы. Я обнял ее, поцеловал, посмотрел в ее глаза. Ее привкус не покидал меня весь срок. Еще не раз мне приходилось делать ставку на нее. Каждый раз казалось что именно этот медовый месяц путевка в вечность. Но она, каждый раз только вскружив мне голову, тут же растворялась. Так было и тогда, когда меня в прединфарктном состоянии, вместо обещанной больницы, быстро осудили и отправили на крытую. Критически больного туда, где умирают здоровые. От побоев или от болезней, толкаемых к максимально губительному результату, специально для этого созданной средой. Этап длился 17 суток. До звонка мне оставалось 4 и 5 года, пол срока. Я понял что это все. Я не улыбался. Я смеялся громко и сильно. Как может смеяться тот кто уже все равно «там». Но вот сейчас, спустя 5 лет, я, здоровый, пишу это на берегу черного моря. В самый критический момент, 2001й год, на подвале, где я отбывал 2х месячный срок мне явилась схема. Песочные часы.Это жизнь. Вверху и внизу широко, в центре узко. Там где узко, молодость. Молодость любит смерть. Пройду это и вырвусь на тактический простор. Так понял и прошел.
Часто пользовался выражением -беспринципный, беспринципные… Где то выхватил и бросался. Пришло время спросил себя: я принципный? Что это вообще такое? Традиция, в которую ушел с головой, дух иерархии, идеократия, по крупицам, по кирпичикам, собирали мой принцип.
Первый изолятор оказал инициатическое воздействие. В полноте осознал, пережил тогда, антагонизм: накопление поступков вместо накопления собственности. Макбеннак. Плоть отделяется от костей. Лишение внешнего, для обретения внутреннего. Стас, мой друг, часто бывавший здесь, рассказывал мне об этом. Об исключительно ярких снах, каждую ночь. Наверху, такой сон мог проскочить, один, за два, три месяца. Здесь, каждую ночь. О том что вспоминаешь всю свою жизнь. И вот, я должен был в этом убедиться.
Подвал есть временная яма. Когда извне наблюдаешь как на пол месяца сюда закрывают людей, все кажется исключительно быстро. Это иллюзия, быстротекущего мира. Оказавшись здесь, проваливаешься. Когда наконец то ставишь первый свой крестик, значащий что прошли сутки,понимаешь что 10-15 это сверх долго. Все сделано для неимоверно долгого течения времени. Спать не на чем, да и холодно. Только ночью выдают матрасы. Книги запрещены. Читать можно только себя, или, если есть, сокамерника. Диктатура серого. Забирают все личные вещи, кроме трусов. Серая роба. Серые стены и потолок. Пыльный пол. Маленький, серый прогулочный дворик. Отсутствуя вовне, цветы начинают распускаться изнутри. Отсюда яркие сны. Уходишь в себя. Интроверсия. Впервые отсутствует актуальное настоящее. Есть только прошлое и будущее. Жизнь представлявшаяся суммой каких то, чисто случайных фрагментов, теперь видится как некий закономерный путь. Так у меня. У других просветление возможно и в обратную сторону. Точнее, особенная, повторяющаяся случайность, более всего может сказать о невидимой руке, о высшем предопределении. Хотя бы о том, как, подобное притягивает подобное. Подвал, это перепросмотр Дона Хуана. Сталкинг. Единственным обьектом наблюдения сознания, является подсознание. Оно просто выстреливает себя в сознание. В красочных снах или интуитивных прозрениях средь бела дня.
Прошла моя маленькая вечность. Из вечной мерзлоты меня поднимают на поверхность. Одеваю все свое. Ведут в хитрый домик. Это несколько камер предназначенных для людей, с которыми не знают что делать. Одних, как нас, поднимают с подвала и закрывают сюда. Других приводят с барака и готовят на подвал. Короче никто не знает, куда он отсюда поедет.Хитрый домик.Область вечного вопроса.
Открыли двери. Люди бывшие внутри, едва увидев нас, мгновенно начали суетиться с чифиром, сигаретами, кофе, конфетами и т.д.Это был самый радушный прием. Из ничего, сразу было все. Только потому что мы каким то образом, минимальным, не согласны с системой. Находимся с ней в состоянии конфронтации.
Я был лишен всего. Был брошен в серую могилу. Прежний, я там умер. Вышел иной. Не просто вернул то что отобрали. Стал богаче в тысячу раз. Тот тюремный, арестантский багаж, состоящий из мелочей, без которых казалось невозможно здесь выжить, я понял что могу просто взять и раздать. Уже завтра у меня будет все. Конечно был знаком и предрасположен к политическим программам отрицающим частную собственность. Это все абстрактно. Сейчас же пережил лично. Экономика как судьба, заканчивается там где начинается героический социализм. Для того что бы иметь, больше не нужно упорно, между барьеров рваться к финишу, приемлемому сейчас. Нужно, собрав свою волю в кулак, обрушиться и прорваться, влево или в право. Выйти в иной детерминизм. Из ставок, подсчетов, долгов, режима, в сюжет, книгу, сказку. Из логических границ цифры, в стихию солнца, огня, света.
Этот прием, гласящий что, для того что бы, нечто преодолеть, нужно идти не в пределах его операционной системы, а вообще не уделять ему внимания, помог мне в моей борьбе с голодом. Страх смерти, голод, тяга к женщинам, это есть нематериальные, сознательные сущности, обладающие своим менталитетом, характером и т.д.Религия может много рассказать об этих и иных бесах. Вести свою борьбу с ними нужно как с сознательными противниками а не как со свойствами психологического характера, вызванными обьективными обстоятельствами. Они субьективны и разумны. Для того что бы перестать чего либо бояться, нужно, не удалиться от источника опасности, как подсказывает логика, нет; нужно пройти сквозь это. Желательно пройти наплевательски, как будто идешь здесь по другому поводу.
На зоне был голод. Это чувство не покидало меня. Как и все, я ел то что давали, но этого было ничтожно мало. Мы приходили в столовую, садились по своим местам и ели эту похлебку с кабачками. Единицы не садились. Стояли у стены, ждали, и после вместе со всеми возвращались. По возможности они вообще не ходили в столовую.
Понятия ничего об этом не говорили. Это понималось само собой, между строк. Садящиеся по команде и встающие. Едящие на одних местах и в одно время. Как скот. Безусловно системное действо. Бродяге, так же просто человеку смотрящему со стороны, извне на режим содержания и на тех кто в нем, это было просто не красиво.
До этого я знал что формула проста. Чем больше ешь, чем ближе к сытости в этих условиях, тем меньше голод. Но для того что бы обрести истину, нужно было все вывернуть на изнанку. Однажды я понял, что не сяду за этот стол. Многие из тех кто не ели в столовой, имели что есть на бараке. Я нет. Мне помогал тогда «Фокс». Он забирал мою пайку на барак, и я ел ее там. Режим препятствовал этому. Очень часто он приносил только хлеб. Я посыпал его бульоном и ел с чаем без сахара. Внезапно голод исчез. Для того что бы победить нужно было снова, не обретать а отказаться. Статус одержал верх над желудком. Иерархия над массой.
Все 9 лет моей маленькой, цикличной тюремной вечности, это цепь таких прозрений и побед. Смерть, голод, женщины, страх перед физической силой способной подавить твою; тюрьма поочередно бросала вызовы с такими именами, и требовала на них ответов. Еще один вызов это власть, возможность впервые, в свои молодые годы, распоряжаться человеческими судьбами, карать и миловать, власть дарованная обретенным тобой положением, кастой, элитой. Как и всякая иерархия, тюрьма очень часто предрасположена к крайним формам рабовладения. Нужно было пройти искушение этим и стать на правильный путь.
Традиционное общество, пусть деградировавшее, это тайное братство необходимо имеет свою форму преемственности. Благословение старшими младших. Вершина, Воры в законе. Здесь это называют - Святое имя. Сакрализация высших иерархий. Старых, чистых, мудрых и твердых как Бриллиант. Да, именно так звали патриарха преступного мира. Инициация включения в элиту исходит не снизу вверх, как в перевернутом, профаническом, современном мире а конечно же сверху вниз. Первая элита пройдет путем отбора борьбы за власть и революции. Следующая же должна быть сознательно отобрана и подготовлена к введению во власть первыми. И так без конца. Так говорил Корнелиу Кодряну. Языком традиции. По этому же принципу все происходит здесь. Первые Воры насколько я знаю, назывались сами, на свой страх и риск, этим именем. Когда таким образом состоялась первая элита, она произвольно уже начала воспитывать своих преемников.
Воры вполне попадают под анархистский принцип неформального лидера. Человек, своими жизненными качествами, органическими и проверенными не одним десятком лет, исходящим от этого авторитетом, оказывает влияние на общество всего лишь фактом своего присутствия. Не обязательно здесь. Где-то по соседству. Влияние, не как «те»,в вертикали власти, приказами, росписями и печатями. Как законы которые нельзя отменить, солнца и гравитации, он влияет негласным могуществом и светом своего имени. Изменяя, трансформируя, зачастую тех, о наличии которых не знает. Органическая демократия. Земля постоянного и абсолютного чрезвычайного положения. Царство, не чинов, должностей, званий, а имен, богато наделенных универсальными, человеческими качествами. Всего лишь сам факт, пусть кратковременного, нахождения, прохождения, ИМЕНИ, по соседству с той или иной зоной, способен изменить все на этой зоне. Его случайное соседство, это часто революция, восстание. От перемены устоявшегося порядка влияния и власти, до уровня социальной справедливости. Часто это связано с наличием смертей.
В имя нельзя сыграть, как в генерала или председателя. Здесь самый жестокий конкурс. Самое жестокое и мудрое жюри. Включая самого Бога. Имя не работа, а жизнь. Здесь я впервые столкнулся с его непобедимой магией. Рождение Имени есть самый тайный, священный акт мировой истории. Уже после, оно вспыхивает религией, революцией, империей.
Оказавшись в тюрьме я впервые окунулся в мир мистики. То, с чем до этого был знаком только из книг теперь сыпалось на меня каждый день. Больше всего конечно это касалось снов. Прожив 23года я всего лишь раз, два видел сон, сказавший мне нечто о завтрашнем дне. Здесь же это происходило настолько часто и стабильно, что можно было это иррациональное, подчинить какой то рациональной схеме. Это стало системой.
В январе 98го в моей камере было совершено убийство. Сон, выделивший день события я увидел за месяц. Я выходил из здания. За мной еще шло много людей. На лотке лежали купюры. Я взял. Не переставая идти,развернул,увидел.22купона.Купоны ходили по Украине до 96го года. Купюра была снежного, январского цвета. Человек шедший сзади меня тоже взял. Я повернулся, Посмотрел что у него. Старый советский червонец с Лениным. Поинтересовался в камере у старожилов чего бы это могло значить. Кто-то назвал 22ю камеру, кто-то, еще что-то. Через месяц 22го января я получил передачу. Мой друг Юра получил 10го февраля. 22го же в моей камере был труп. На купюре было, об этом трупе.
Сны бывали двух порядков. Одни было необходимо расшифровывать что бы докопаться, прочитать письмо. Другие просто показывали все как в кино. Хроника, пленка,из будущего в прошлое. Всего было настолько много, что и не упомнишь.
На 89й «крытой», самой суровой тогда по Украине, где я находился с пожизненными заключенными, практически в одном режиме содержания, так вот, там было такое правило. Через интервал, всегда разный, времени, от недели до трех, все камеры собирали свои вещи и каждая переезжала в следующую по счету. Пожизненные по своему кругу, мы по своему. У них были камеры на 4-6 человек, у нас на 8.Это был одновременный процесс, в их отделении и в нашем. Просто одни и те же коллективы меняли помещения. В день, когда должен был произойти переезд, один человек, строго один и тот же, просыпаясь утром говорил что ему снились цигане. Цигане на языке коллективного бессознательного означают дорогу. Все знали, сегодня переезд. И он был. Однажды цигане приснились мне а не ему. Я об этом сказал. Переезд был.
Драка с кровью, означающая встречу с родственниками, без крови значит с друзьями. Это работало стабильно и постоянно. Там все носяться со своими снами и рассказывают друг другу. Интересного в этой области очень много.
Суеверное отношение к паукам. Негласный закон, не убивать. Священное, символическое насекомое. Все убеждены в том, что предвещает письма, посылки, встречи. И я действительно перестал их видеть зря, просто так. Это всегда о чем-то говорило. Всегда, внезапное появление паука говорило мне именно о том, о чем считалось что должно сказать. Пол месяца я мог сидеть в подвале, зная что письма приходящие на меня собираются у моего отрядника. Знал что получу их только по истечении 15ти суток. И вот насекомое соизволяло показаться именно в этот последний день.
Я чувствовал как произносили, писали,обсуждали мое имя. Слышал как что то вертится вокруг меня. Решается моя судьба. Мое имя у кого то на уме. Я говорил своим друзьям что оно в воздухе вокруг нас. Что его вот вот должны обьявить, прокричать. Вызвать меня к начальнику отряда. К удивлению предупрежденных людей это всегда происходило.
На моем отряде был человек заслуживший прозвище шаман. Он сидел за изготовление оружия. Шаман мог все. Видеть на дистанции ушибы, болезни одетого человека, делать лечебные массажи, варить специальное по особому случаю зелье. Только когда он мне показал я разглядел на его одежде, ремне и т.д.неприметно начертанные руны. Все было крайне важно. Он мне обьяснил.
Я поинтересовался у него насчет этого своего чувства личного имени. Он сказал что все просто. Имя, такая же часть меня как физические части моего тела. Манипуляции с именем, прикосновение к нему, так же может быть чувствительно как прикосновение к телу. Поэтому, он сказал, люди власти, так же люди занимающиеся этим всегда, имели помимо имени светского, имена тайные. Манипуляции с именем человека могут повлиять на его жизнь и смерть. Тайное имя какой то залог неуязвимости. Он рассказал, когда и как обрести это второе имя. Я проделал это на подвале летом 2005го года.
Мой сокамерник спал. Я проснулся в нужное время, часа в три ночи и сделал все как надо.
Да, тюрьма наградила меня шестым чувством. Мистическим восприятием. Я спросил себя, почему? Почему именно здесь со мной заговорили пауки, здесь я услышал продолжение себя в своем имени, сны стали частыми, яркими, и всегда важными? После понял.
Есть три страны, в которых работает, даже без особого, произвольного, встречного движения реципиента, мистика. Тюрьма, война и стихия пририды, во всей своей мощи.
Конечно, я всегда был потенциально мистичен и предрасположен к тому, что бы однажды услышать. Конечно, достаточно таких, бронированных голов, которые не услышат нигде, ничего. Но здесь они поверят в то, что слышат другие.
На свободе сейчас популярны магия, оккультизм; здесь же они сверх популярны, особенно востребованы. Это тонкая, туманная, транзитная среда, между стабильным миром живых, на свободе, и миром мертвых, вечных. Насколько же много я встречал здесь учеников Кастанеды, Мареза, людей сошедших с ума при попытке постижения «Тайной доктрины» Блаватской, Кроулианцев, просто, независимых исследователей неведомого. От этих, здесь, на свободе, веет прежде всего чтением, схемами, учебниками, досугом. «Это» для них в контексте всего остального. Те же, там, в тюрьме, без компромисса бросали все свое существо в эту тьму. По настоящему. Искренне и до конца. И если сходят с ума, то тоже по настоящему. Тюрьма это метафизический сквозняк. Если там боятся и отговаривают идти в эту сторону, то боятся искренне, за тебя. Если идут, то идут тоже искренне, до конца, часто до псих больницы. Освобождение, пусть в болезнь и патологию. Только не «здоровье» в этих серых стенах.. Там нет стабильных контуров физического мира, о которые можно опереться, на которые можно положиться. Вечное вокзальное положение. Сегодня ты здесь, а завтра - «Со всеми вещами на выход. Выезжаешь за пределы области. Направление узнаешь в дороге.» Напомню что прежде всего это касается людей из категории нарушителей режима содержания. Они постоянно сидят на сумках.
Гельдерлин был прав, Божественное обитает в особом отношении человека, к себе и к миру. Это субьективно наше, а не обьективно. Это касается меня и моего мистического тюремного опыта. Скептики, не способные на такое, особое отношение, онтологические инвалиды, не услышат и не увидят, ничего, нигде. Их уверенная позиция так и не будет поколеблена личным опытом. Мне было жаль Фрейда, когда я читал его - О сновидениях. Сон по Фрейду, всего лишь осадок прошлого, иногда что то настоящее. Он бы не понял меня, как слепой, который никогда не видел зеленого цвета. Не понял бы как можно чувствовать имя. Инвалид.
Мне было жаль Штирнера. Единственный и его собственность. Он разоблачал все - вне и сверх человеческое. Все отрицал, кроме своего единственного, а в конце отнял и у него право на какое то статичное существование. Относительно той, католической, протестантской, выхолщенной морализаторской профанации, он был прав и нужен. Но не более того. Инвалид.
На свободе, среди допропорядочных граждан, мы не оставляем места для иного. Наше рацио бросает свою паутину на все. Мы практически всегда знаем куда пойдем и когда вернемся. Находимся с теми людьми, с которыми хотим находиться и сколько хотим. Это - хотим, распространяется на все. На время спать и время бодрствовать. Жить и умирать. Да, иногда в этих часах происходят сбои, поломки, неточности, но это исключение которое подтверждает правило. Такие ранки быстро заживают, как царапины, и мы снова погружаемся в анестезию нашего «порядка».
В тюрьме, подчеркну, в нашей тюрьме; европейские цветочники для заключенных не в счет; все наоборот. Мы больше не распоряжаемся нашими судьбами. Вместо: «Вижу и иду», которыми мы жили всегда, на трон впервые восходит диктатура - «Слушаю и жду».
Да, особенно сильные и здесь не собираются вечно слушать и ждать, но эта доминанта касается и их. Находясь в сфере ожидания, случая, предопределения, они лишь пытаются не упустить какую то прореху, благоприятную тенденцию, во время схватившись за которую и развив, можно что то отвоевать, отиграть в пользу субьекта. Слушаю и жду, властно над ними так же.
Если бы судьба каждого из нас, здесь, была в руках какой то разумной силы в погонах, это была бы та же самая рацио. Но людей в погонах здесь очень много, они сами испуганно и нервозно путаются в своих собственных хаотичных, актуальных антагонизмах. Заключенных тоже очень много и это довольно сложная масса, не желающая всегда сидеть там, где и как ее посадили. Над всем этим морем эмоций и эго, торжествует случай. И если лично твой случай подвергнуть анализу, мысленно воспроизвести, увидишь под этим всем, скрытую иррациональную логику. У каждого специфически свой случай, своя судьба. От огромной суммы неограниченных произволов, выигрывает субьект. Он начинает чувствовать разумную вселенную ведущую с ним, языком событий, сугубо конфиденциальный разговор. Дон Хуан здесь актуален.
Рацио, хочу, вижу и иду, больше не работает. Ты не знаешь когда и куда ты поедешь, когда наконец то пойдешь на свидание, получишь письмо, освободишся, за каким углом в этих лабиринтах тебя ожидает смерть, болезнь, предательство. Это тоталитарное-не знаю, провоцирует вопрошание, у Бога, Дьявола, Нагваля, черт знает кого. Пробуждает мистическое чувство. Когда все книги закрыты на замок, человек открывает, осторожно и зачарованно книгу жизни и смерти. Ему о чем то начинают говорить ангелы, пауки и синички что садятся на решетку. Живя годами как затравленный зверь он вдруг слышит как вокруг него ткется заговор. Он понимает что тот далекий смех, это смех о нем.Помню это время у меня. Я уже был оформлен на три года крытой. Мне об этом не говорили.
Начальник отряда улыбался. Козел тоже. Я чувствовал. Приснилась вполне симпатичная рыба. Бери и ешь. Она вскрылась и оказалась полна червей. Витька Кушнир, самый лучший на зоне в плане хиромантии, снов, примет и физиогномики, сказал что вокруг меня ложь, заговор. Через неделю меня заковали в наручники, осудили и отправили на три года.
Помню как спустя два года уходил на другую крытую. Должен был досиживать год на этой. Чисто внешне и формально волноваться было не о чем. Все было стабильно. Но за пол года до отьезда, меня начали посещать редкие видения. Меня просто убивали в них, дубинками, сапогами и т.д. Первый, второй, третий раз. Понял что это приближается. Так же приближался год обезьяны. Года лошади и овцы должны были быть для тигра самыми прекрасными, и они такими были. Но обезьяна и змея его вселенские враги. Поэтому я ждал обезьяну и готовился. На каждый новый год мне родные присылали религиозный календарь. На этот, новый 2004й он запоздал. Товарищ работающий на машиностроительном заводе прислал календарь с фотографией модели грузовика выпускаемого в 40е годы, зеленого, военного цвета. Я поставил его на свою тумбочку в то место где обычно стоит религиозный. Однажды тасуясь по своей одиночке я взглянул на него и все понял. Это символ приближающегося года. Колеса, переезд, зеленый цвет, цвет опасности. Выйдя на прогулку, где мы перекрикивались, я сказал остальным что будет. Вадик «Башкир» сказал что бы я не накручивал себе лишнего. Через пять дней, когда я проходил с сумками мимо прогулочного дворика, я ему напомнил об этом. В новом 2004м были колеса и было то что мне виделось.
Война, особенно партизанская, требует жить гештальтом, как и тюрьма. Это родственные друг другу страны. Транзитные остановки между «тем»и «этим», с «слушаю и жду»на троне. Повторю, партизанская. Повстанец сражающийся в своей этнической среде, природной, знает и чувствует; на его стороне здесь птицы и звери, гражданские и военные, мертвые и живые, сон и явь. Он сам есть зверь и человек, мертвый и живой, гражданский и военный. Своя азбука леса и снов, талисманов и знаков. Он читает лес и дружит со смертью.
Тысячи лет назад это было главной наукой. Тот, лесной человек, конечно пантеист, вел свой разговор с природой. Насколько она была ужасна и всесильна. С ним говорили, ему подсказывали всё и все. Слушаю и жду. Только после, дождавшись нужного знака, благоволения, осторожно выступаю.
Эта чувственная, несмелая, юношеская координация своих действий со всем, прошла сквозь самые прекрасные, весенние этапы истории. Таким было греческое Техне. Одновременно ремесло и искусство. Со-трудничество с богами.
В этом мире мы живем лучом, перспективой, коридором. Живем телеологически. Произвольными, часто смешными целями.
Тюрьма, природа, в торжестве своей мощи и непредсказуемости, мир в свои, неповторимые и возвращающиеся времена творения и дестабилизации, навязывают нам сферу вместо луча. Слух вместо зрения. Предвидение, провидение, вместо распорядка.
Однажды расколется небо, поднимется море.
Наступит день чистки богов.
Хочу, иду и смотрю, уйдут безвозвратно.
Останутся вечные дети, что слышат и ждут.
Игорь Гаркавенко
